Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

Однако главные надежды Екатерина возлагала на сотрудничество Миллера в издании татищевской Истории Российской, порученном ее секретарю Адаму Васильевичу Олсуфьеву. Прибегнув к помощи Палласа, она сумела заставить уже довольно пожилого императорского историографа взяться за последнюю и самую ответственную корректуру оставшихся томов. Осознавая в полной мере этот свой долг, Миллер в последние месяцы своей жизни тесно сотрудничал с Олсуфьевым, однако в своей переписке они должны были учитывать, что они – один в Петербурге, другой в Москве – располагали двумя рукописями, имевшими серьезные разночтения^[673]. Заботясь о своей репутации, в начале января 1783 года Миллер счел необходимым оправдаться перед императрицей в связи с серьезной задержкой, возникшей после публикации третьего тома Истории в 1774 году. В частности, он обвинял Николая Ивановича Новикова – арендатора университетской типографии, которому в прежние годы оказывал помощь в публикации исторических документов, – в том, что тот вздул цены на типографскую работу, по сравнению с 1779 годом, «в ущерб наукам». Он не видел «лучшего способа» для «устранения новиковской монополии и благоприятствования выпуску добрых книг», кроме как учреждения им, Миллером, с высочайшего императорского соизволения собственной типографии «под патронажем Архива» и привлечения владельцев других типографий – например, Фридриха Мейера или Бернгарда Теодора Брейткопфа, или их обоих, «in Compagnie»^[674]. Бесспорно, такие аргументы свидетельствуют о добросовестности Миллера, однако вполне обоснованными назвать их трудно. Не боявшемуся идти на риск Новикову-издателю приходилось при расчете цен учитывать возникавшие нередко убытки. Во всяком случае, у него были все основания счесть издательские затраты на выпуск многотомной татищевской Истории, в основу которой был положен широкий пласт источников, довольно высокими при том, что рассчитывать на хороший спрос на нее в России не приходилось, а само издание, осуществлявшееся безо всякого государственного пособия, должно было еще и принести прибыль^[675]. В результате Кабинет императрицы взял на себя издержки на выпуск тиража в 1200 экземпляров. Однако и после 15 января 1783 года, когда указом императрицы были разрешены вольные типографии, собственного печатного станка в Московском архиве тем не менее заведено не было. Четвертый том Истории Российской Татищева вышел в 1784 году, но не в типографии Московского университета, а в издательстве Петербургской академии^[676].

Личное содействие Екатерины изданию Истории Татищева само по себе является достаточным подтверждением тому, что значение этого труда было для нее очевидно. Действительно, необъятное исследование Татищева задолго до своего выхода в свет оказывало воздействие на историографию. Так, после смерти великого ученого в 1750 году его рукописью, хранившейся в Академии в Петербурге, пользовались Миллер и Ломоносов, знавшие Татищева лично, позднее – Шлёцер и Щербатов^[677]. Уже в 1760 году Бюшинг попросил Миллера «раздобыть для него перевод российской истории господина Татищева для немецких читателей»^[678]. Во время второго приезда в Россию в 1767 году Шлёцер рекомендовал незамедлительно выпустить книгу Татищева, предложив себя в качестве издателя и заявив о своей готовности «пожертвовать российскому патриотизму» «собственную честь»: «Татищев – русский, он отец русской истории, и пусть весь мир знает о том, что русский, а не немец сломал лед в изучении русской истории». Однако в ответ на его предложение Иоганн Каспар Тауберт, распоряжавшийся в качестве советника академической канцелярии наследием историка, назначил редактором Миллера, представив намерения Шлёцера в превратном свете^[679].

Екатерина также ценила Татищева больше всех остальных историографов России, во всяком случае выше Ломоносова и Щербатова: «История Татищева – совсем другое; это был ум человека государственного, ученого и знающего свое дело»^[680]. У нее имелись не только опубликованные тома Истории Российской, но и – к неудовольствию издателей – она держала у себя рукописи Татищева во время подготовки четвертого тома^[681]. Сверх того, все известные до сих пор факты указывают на то, что труд Татищева мог послужить важнейшей базой и ориентиром для ее Записок касательно Российской истории. Миллер же был незаменим для императрицы как посредник между ней и трудом Татищева.

В 1782 году в помощь немецкому историку, исполнявшему заказ императрицы, были определены два профессора Московского университета – Антон Алексеевич Барсов и Харитон Андреевич Чеботарев. Оба были в разной степени близки к кругу Новикова, чья многообразная общественная и культурная деятельность в 1780-е годы имела целью утвердить старую столицу как цитадель исторической науки. Ученик Ломоносова Барсов, профессор сначала математики, затем риторики и филологии, участвовал в работе Уложенной комиссии, а за свой вклад в издание на русском языке труда Бильфельда^[682] получил в 1775 году чин коллежского советника. Однако прежде, в начале 1760-х годов, будучи инспектором гимназии, он отчислил одного из учащихся – Николая Новикова, а затем с 1771 по 1791 год, будучи цензором, стоял на страже публиковавшихся в Москве книг, то есть пропускал через свои руки преимущественно печатную продукцию Новикова. По указанию Миллера, именно он с конца 1782 года делал для Екатерины выписки из источников по истории России XIII–XIV веков^[683]. Еще больше участия в этой деятельности принимал Чеботарев, профессор литературы в университете и учитель философии, всеобщей истории и географии в московской гимназии^[684]. Служа театральным цензором, с 1770-х годов и до самой смерти в 1815 году он был членом разнообразных тайных обществ. В 1784 году Чеботарев даже присоединился к узкому кругу московских розенкрейцеров, к чему его определенно побудила совместная работа и дружба с Новиковым^[685]. Последний, помимо прочего, посредством «пенсий» улучшал профессорское содержание своего цензора Барсова и своего брата по масонской ложе Чеботарева^[686].